Трансмутация [СИ] - Алла Белолипецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Берестов еще раз нажал на кнопку дверного звонка, а потом попытался в дверь постучать. Но она вдруг открылась под его рукой — оказалась не заперта. И Макс не колебался — тут же вошел. Петерс не рассердился бы из-за его появления, когда узнал бы, для чего именно бывший босс прибыл. Ведь тот рассчитывал предложить работу бывшему подчиненному: для Нового Китежа требовались кадры.
В квартире Максу сразу уже ударил в нос сильнейший запах алкоголя, словно здесь мыли водкой полы. И на этот резкий спиртовой дух накладывалось еще более неприятное амбре: вонь свежих экскрементов. Берестов не был брезглив — иначе не смог бы стать врачом. Но даже у него от этой смеси ароматов стали возникать спазмы в желудке.
— Макс! — из прихожей окликнул он тезку. — Макс Петерс, ты дома? Это Берестов — помнишь меня? Может быть, ты выйдешь ко мне?
Рядом находилась приоткрытая дверь в какую-то комнату с круглым обеденным столом посередине, но Берестову страшно не хотелось туда заходить без приглашения. Ему вообще не хотелось туда заходить: именно там находился источник чудовищной вони, наполнявшей квартиру.
Никто не отозвался. Макс осторожно шагнул к открытой двери и украдкой, как подсматривают в замочную скважину, заглянул в комнату. А в следующий миг уже ворвался внутрь, на бегу срывая с себя куртку и шапку, выхватывая из кармана лазерный скальпель — возвращенный ему Денисом, его братом, после инцидента на сорок восьмом этаже «Перерождения».
Макс Петерс и вправду находился дома. А водка и в самом деле блестящей лужицей растекалась по вытертому линолеуму на полу в его столовой. Сам же хозяин дома не сидел за столом, и даже не лежал под ним. Он прямо над этим столом висел, слегка покачиваясь в петле из бельевой веревки. По его подбородку стекала пена, капая на грудь его клетчатой рубашки-ковбойки. А в центре стола красовалась старинная хрустальная люстра, снятая самоубийцей с облюбованного им крюка. Максу Петерсу оказалось не жаль собственной жизни, но он пожалел люстру — которую постарался не разбить.
Но Берестову на люстру было плевать. Он одним прыжком вскочил на стол, и та с мелодичным резонирующим звоном свалилась на пол. А Макс точным взмахом скальпеля рассек веревку возле самого крюка и сумел даже удержать от падения тело охранника, всё еще остававшееся теплым. Петерс вряд ли знал, каковы физиологические последствия асфиксии. При повешении у него произошло самопроизвольное опорожнение кишечника, и теперь от него исходил тот самый тошнотворный запах кала, который ощущался даже из прихожей.
Его щуплый тезка оказался тяжелее, чем ожидал Макс. И эта свинцовая тяжесть его тела была скверным признаком. Напрягая все силы, Берестов спустил удавленника на пол, растянул петлю на его тощей шее и отбросил веревку в сторону, а потом припал ухом к залитой водкой рубахе на груди самоубийцы. Сердце у того не билось. Макс выхватил из кармана носовой платок, одним движением вычистил слизь и пену изо рта Петерса и принялся за реанимационные мероприятия.
«Я смогу, — твердил он себе, — я везучий, у меня всё получится…»
Он делал своему тезке искусственное дыхание «рот в рот», стараясь не замечать мерзкого вкуса и запаха. Он делал ему непрямой массаж сердца. Он даже — уже просто от отчаяния — сделал ему трахеотомию лазерным скальпелем, разрезав трахею ниже странгуляционной борозды и вставив в надрез половину шариковой авторучки. Ничего не помогало. Да, вероятно, и не могло помочь. Тяжесть, какой налилось тело Петерса, появляется только у мертвецов. Тех, кого уже не оживить.
Макс уселся рядом с удавленником на пол и ощутил даже не отчаяние: гнев на судьбу. Ну, что бы ему стоило прийти сюда всего часом раньше? Ведь бывший охранник корпорации «Перерождение» явно покончил с собой минут за десять до его появления. Всего десяти минут Петерсу не хватило, чтобы начать новую жизнь в Новом Китеже.
— Упился до белой горячки, — прошептал Макс, надеясь, что язвительность поможет ему справиться с чувством вины. — Типичный delirium tremens…
Он запрокинул голову — только чтобы не дать пролиться слезам, которые выступили у него на глазах. И внезапно понял, что люстра, сброшенная теперь на пол, не просто так лежала посреди круглого стола. Она служила чем-то вроде пресс-папье: прижимала к замаранной скатерти какую-то бумажку. Макс поднялся с полу, взял со стола листок в клетку, явно вырванный из школьной тетрадки старого образца, и, смаргивая слезы, прочел почти бессвязные строчки, выведенные прыгающими буквами:
В моей смерти прошу винить корпорацию «Перерождение». Занесли меня в черный список. Не мог провести трансмутацию в больнице. Сказали — оставайся уродом. Деньги не взяли. Обратился к колберам. Они взяли деньги, а капсула была пустая. Не заметил. Денег нет. Карина меня не любит. Я ухожу.
Подписи внизу не было. Зато Макс узрел то, чего не заметил поначалу: под запиской лежала зеркальная капсула. Было просто чудом, что её не раздавили ни сам Петерс, ни забиравшийся на стол Берестов. Индикаторные окошки капсулы ничего не отображали. «Только пьяный осёл мог этого не заметить», — подумал Макс, снова пытаясь насмешничать — и снова без всякого успеха. Его боль даже не думала уменьшаться.
А потом — он взял в руки пустую капсулу, посмотрел на свое отражение в ней и понял, что он должен сделать
3
Во время учебы в университете Макс проходил врачебную практику в отделении неотложной медицинской помощи одной из больниц Санкт-Петербурга, и на самоубийц насмотрелся вдоволь. И на тех, кому удавалось с собой расправиться, и на других — кого успевали спасти от них самих. Обе категории его ужасали.
Максим Берестов родился и прожил первые восемь лет в православной Москве, был крещен и получил начальные знания о христианских постулатах. Хотя потом, переехав жить к родителям своей погибшей матери в Санкт-Петербург, он даже и на Пасху редко посещал храм. Но он всегда помнил: в глазах Бога убить себя — это, может быть, еще более тяжкий грех, чем убить другого. Потому как — свой грех самоубийцам уже не отмолить.
Однако в еще больший ужас Макса приводили спасенные самоубийцы. Едва придя
